Из всего, чтò мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, итти на Петербург, итти на Нижний Новгород, итти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел потом Кутузов, ну чтò бы ни придумать, глупее и пагубнее того, чтò сделал Наполеон, т. е. оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам
грабить город, потом колеблясь оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск по разоренной Смоленской дороге — глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия.
«Собираться стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении,
грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
Неточные совпадения
— У нас тут все острят. А в проклятом
городе — никаких событий! Хоть сам
грабь, поджигай, убивай — для хроники.
Догадка эта показалась правдоподобною, Карпа помнили, именно помнили, что в те самые ночи, под осень, он по
городу шлялся и троих
ограбил.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай,
грабь! Вот ужо в
городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
В
городе он решил ночью взломать и
ограбить ту лавку, у хозяина которой он жил и который прибил его и прогнал без расчета.
— Степан Трофимович! — радостно проревел семинарист. — Здесь в
городе и в окрестностях бродит теперь Федька Каторжный, беглый с каторги. Он
грабит и недавно еще совершил новое убийство. Позвольте спросить; если б вы его пятнадцать лет назад не отдали в рекруты в уплату за карточный долг, то есть попросту не проиграли в картишки, скажите, попал бы он в каторгу? резал бы людей, как теперь, в борьбе за существование? Что скажете, господин эстетик?
"С незапамятных времен, — сказал он, — варяги учат нас уму-разуму: жгут
города и села,
грабят имущества, мужей убивают, жен насилуют, но и за всем тем ни ума, ни разума у нас нет.
Так ли я, братцы, говорю?"Дрогнули сердца новгородцев, однако поняли вольные вечевые люди, что Гадюк говорит правду, и в один голос воскликнули:"Так!"–"Так вот что я надумал: пошлемте-ка мы к варягам ходоков и велим сказать: господа варяги! чем набегом-то нас разорять, разоряйте вплотную:
грабьте имущества, жгите
города, насилуйте жен, но только, чтоб делалось у нас все это на предбудущее время… по закону!
На что Гадюк ответил кратко:"Как же возможно! по закону или без закона! по закону, всем ведомо — лучше!"И подивились новгородцы гадюковой мудрости и порешили: призвать варягов и предоставить им
города жечь, имущества
грабить, жен насиловать — по закону!
В дело вмешался протоиерей Грацианский: он обратился к народу с речью о суеверии, в которой уверял, что таких чертей, которые снимают платки и шинели, вовсе нет и что бродящий ночами по
городу черт есть, всеконечно, не черт, а какой-нибудь ленивый бездельник, находящий, что таким образом, пугая людей в костюме черта, ему удобнее
грабить.
— С повинной? человека убили? поджог устроили? почту
ограбили? — сердито закричал Авиновицкий, пропуская Передонова в зал. — Или сами стали жертвой преступления, что более чем возможно в нашем
городе?
Город у нас скверный, а полиция в нем еще хуже. Удивляюсь еще я, отчего на этой вот площади каждое утро мертвые тела не валяются. Ну-с, прошу садиться. Так какое же дело? преступник вы или жертва?
«Умру — расхватают всё зря! Духовную надо мне составить на
город — кому кроме? А составив духовную, подумаю и об этом. Ловок он, добьётся своего! Надо с ним осторожно, не то —
ограбит. Хотя — всё едино, кто
ограбит. А этот, пожалуй, всё сделает, как сказывал…»
— Это не народ, а — сплошь препятствие делу-с! То есть не поверите, Матвей Савельевич, какие люди, — столь ленивы и — в ту же минуту — жадны, в ту самую минуту-с! Как может человек быть жаден, но — ленив? Невозможно понять! Даже как будто не
город, а разбойничий лагерь — извините, собрались эдакие шиши и ждут случая, как бы напасть на неосторожного человека и оного
ограбить.
8 октября мятежники выехали
грабить Меновой двор, находившийся в трех верстах от
города.
Не безызвестно также вам, что Великий Новгород, Псков и многие другие
города стонут под тяжким игом свейского воеводы Понтуса, что шайки Тушинского вора и запорожские казаки
грабят и разоряют наше отечество и что доколе оно не изберет себе главы — не прекратятся мятежи, крамолы и междоусобия.
Встретился ей извозчик порожнем, но она не наняла его: пожалуй, завезет ее за
город,
ограбит и бросит на кладбище (за чаем рассказывала прислуга: был такой случай).
И в самом деле, прислушайтесь к разговорам купечества, мещанства, мелкого чиновничества в уездной глуши, — сколько удивительных сведений о неверных и поганых царствах, сколько рассказов о тех временах, когда людей жгли и мучили, когда разбойники
города грабили, и т. п., — и как мало сведений о европейской жизни, о лучшем устройстве быта.
— А как же? — оживленно воскликнул Фома и, обратив к отцу свое лицо, стал торопливо говорить ему: — Вон в один
город приехал разбойник Максимка и у одного там, богатого, двенадцать бочек деньгами насыпал… да разного серебра, да церковь
ограбил… а одного человека саблей зарубил и с колокольни сбросил… он, человек-то, в набат бить начал…
Мурзавецкая. Да и говорю везде, по всему
городу славлю, что Купавины должны Аполлону, что они
ограбили у меня племянника.
Воровские люди
грабили по дорогам купеческие обозы и наезжали к самому
городу.
— Я, — говорит, — не здешний житель; ехал я через ваш
город по делам, да дорогой напали на меня разбойники, всего избили и
ограбили, и коня, и платье, и деньги отняли. Надели на меня мешок, да и пустили.
И не только суда они
грабили, доставалось
городам и большим селам, деревень только да приселков не трогали, потому что там голытьба свой век коротала.
Жители прятались по домам. Казаки вламывались в квартиры, брали все, что приглянется. Передавали, что по занятии
города им три дня разрешается
грабить. На Джигитской улице подвыпившие офицеры зарубили шашками двух проходивших евреев.
— Добровольцы по всем дорогам уходят в Феодосию, а оттуда в Керчь. В
городе полная анархия. Офицеры все забирают в магазинах, не платя, солдаты врываются в квартиры и
грабят. Говорят, собираются устроить резню в тюрьмах. Рабочие уже выбрали тайный революционный комитет, чтобы взять власть в свои руки.
Ночной приют пустыннику был необходим, потому что хотя он и привык ко всем непогодам, но на улице в
городе в тогдашнее время остаться ночью было гораздо опаснее, чем в нынешнее. Тогда и воры
грабили, и ходили такие отчаянные люди, каких видали только пред сожжением Содома и Гоморры. Эти были хуже животных и не щадили никого, и всяк мог ожидать себе от них самого гнусного оскорбления.
Город все время жил в страхе и трепете. Буйные толпы призванных солдат шатались по
городу,
грабили прохожих и разносили казенные винные лавки. Они говорили: «Пускай под суд отдают, — все равно помирать!» Вечером за лагерями солдаты напали на пятьдесят возвращавшихся с кирпичного завода баб и изнасиловали их. На базаре шли глухие слухи, что готовится большой бунт запасных.
Литовцы между тем бесчинствовали и
грабили в
городе, позволяли себе выражать неуважение к народным представителям даже на вече, куда были призваны для выслушания ответов.
Когда в 1440 году царь казанский Мегмет явился в Москву и стал жечь и
грабить первопрестольную, а князь Василий Темный заперся со страху в Кремле, проживавший тогда в Крестовоздви-женском монастыре (теперь приходская церковь) схимник Владимир, в миру воин и царедворец великого князя Василия Темного, по фамилии Ховрин, вооружив свою монастырскую братию, присоединился с нею к начальнику московским войск, князю Юрию Патрикеевичу Литовскому, кинулся на врагов, которые заняты были грабежем в
городе.
Первое время он думал было последовать совету Ермака Тимофеевича и вернуться, отъехав на несколько сотен верст, с заявлением, что его
ограбили лихие люди, но молодое любопытство взяло верх над горечью разлуки с Домашей, и он в конце концов решил пробраться в Москву, поглядеть на этот
город хором боярских и царских палат, благо он мог сказать Семену Иоаникиевичу, что лихие люди напали на него под самой Москвой. В его голове созрел для этого особый план.
Литовцы между тем бесчинствовали и
грабили в
городе, позволяли себе выражать неуважение к народным представителям даже на вече, куда были призваны для выслушивания ответов.